Добавить в избранное


Рекомендуем:

Анонсы
  • Певцы и судьи >>>
  • Сказка о домашних тапочках >>>
  • Вундеркинд трамвайных линий >>>
  • О вороне:повод и причина >>>
  • Мужик на лестнице >>>


Новости
Презентация книги Иосифа Данкина "Блажен, кто верует" >>>
Фоторепортаж Давида Гренадера и Фриды Шутман
с... >>>
Творческий вечер Клары Рубиной >>>
читать все новости


Все произведения


Случайный выбор
  • Про пёсика и утку  >>>
  • Усатый нянь  >>>
  • Просвечивает солнце сквозь...  >>>

 
Анонсы:


Анонсы
  • Название стихотворения >>>
  • Поёт синичка... >>>
  • Хочу адама! >>>
  • Я насытился, кажись... >>>
  • Шарик >>>


Новости
Встреча с историком литературы из Санкт-Петербурга... >>>
Презентация 10-го юбилейного выпуска Альманаха "Паруса" >>>
Награждение финалистов конкурса "Человек года 2012" >>>
читать все новости



Давид Шапиро

 

 

Маятник и Монета

 

 

Историю разве учат? –
Небрежно проходят в школе:
Запомнил одну-две даты –
И будет что отмечать.
Поэтому так несложно
Любому, в ком есть харизма,
Собрать на святое дело
Бушующую толпу.
Однажды Валера Песков,
Философ и математик,
Мне в рюмочной,
Что на Мойке,
Про маятник сообщил.
Про маятник и монетку:

Когда мы толпой весёлой,
Возглавленной кем-то умным,
Выходим за справедливость,
Круша по пути стекло,
В реальности запредельной
Взлетает, вертясь, монетка,
И кто-то, кряхтя, отводит
Над бездной нависший груз.
А что он сомнёт, вернувшись,
И чьи перемелет судьбы,
Монета определяет
Решкою и орлом.
Решкою ль милосердной,
Мстительным ли орлом.

К примеру, когда Ульянов,
Не Ленин, а тот, постарше,
Как маятник, закачался
В пеньковой тугой петле,
Взлетела монетка в воздух
И звякнула, воротившись,
О каменные ступеньки
Ипатьевского подвала.

Её подобрал конвойный
И сунул в карман, к брильянтам,
Сдёрнутым в миг расстрела
С царевниной нежной шеи,
Ещё не вполне остывшим,
Хранящим её тепло.

Поди, разыщи монетку
В осколках хрустальной ночи,
Дробящих под сапогами
Свет уличных фонарей,
Но, видно, легла не решкой:
В щебёнку развален Дрезден,
А в Нюрнбергских петлях пляшут
Нордические вожди.

 

 

В такой вот манере, почти белым стихом, он, Валерий Песков, и разговаривал. Но я не Песков, белый стих мне даётся с трудом. Я уж лучше « своими словами, но близко к тексту», как говаривала учительница литературы.
«…Нас оставалось только двое
из восемнадцати ребят…» -
так пелось тогда в трогательной песне про войну. Хорошо помню, что именно это крутилось у меня в голове, когда я выпал из аудитории в объятия сокурсников, только что успешно проваливших экзамен по кибернетике. То, что я его сейчас чудом проскочил, не создало между нами полосы отчуждения: заочники – народ благожелательный. И мы теперь ждали последнего – Пескова. По обычаю, группа не расходилась, пока не отстреляются все. Он, как и я, шёл экстерном и был, в общем-то, чужаком. Ждали долго, хотя профессор Глухарев тем и славен был, что умел в считанные секунды выпотрошить студента. Наконец, дверь распахнулась. Грозный Глухарев казался растерянным и счастливым, как девочка после первого свидания. Он долго жал руку Пескову и растроганно сказал, обращаясь ко всем и ни к кому:
- В последний раз я так беседовал о математике лет тридцать назад, в «шараге».
Оглядел группу и остановил взгляд на мне:
- Вам бы, молодой человек, сейчас выпить водки. Вы сегодня, пожалуй, исчерпали свой интеллектуальный запас на год вперёд. Расслабьтесь, советую.
Он ушёл, и группа быстро рассосалась. Двинулся и я, но вдруг понял, что профессор прав: кружилась голова, подгибались колени. Поделом мне: не бывает так, что человек со средними в математике способностями сдаёт Глухареву кибернетику с первого захода. А я сдал. И вот, расплачиваюсь: ноги не держат. Может, впрямь – напиться?
Я ковылял уже по Желябова, когда Песков меня обогнал и, обернувшись, присвистнул:
- Эй, да тебя шатат, приятель, (Валера чуть позже объяснил мне, что в его местах, на Севере, многие проглатывают «е» в суффиксах, так и говорят: «понимашь», «знашь»…) – тебе решительно необходимо выпить!
И мы оказались в той рюмочной, где я выслушал сообщение Пескова о запредельном пространстве, где вершатся наши судьбы. До этого он просто и доходчиво пояснил мне суть задач, что я вымучил на экзамене за счёт подкорки, интуиции и одолженного у будущего интеллекта. А он ориентировался в этих дебрях, как в собственной спальне. После второй рюмки (непьющий Песков уступил мне свою) я стал с опаской поглядывать на его крутой лоб, прикрытый редкой льняной чёлкой: что за суперкомпьютер у него там, в этой светлой лысеющей голове? Он говорил много и охотно, радуясь благодарному слушателю, речь была плавной, речитативной, походила на белый стих.
- Что за странная манера говорить у тебя, Песков?
- Так легче доходит, разве нет?
- Ага. Только ты рассуждаешь об этих пространствах, как о данности. А кто их видел?
- А уравнение, что ты решал у Глухарева, что оно описыват, приятель?
- Ну-у, пространство Банаха…
- И что оно определят?
- Сам знаешь – состояние системы на каждый момент, ну, с учётом начальных…
- Достаточно! – оборвал он меня. – Ты ответил на свой вопрос. Ведь звенья системы не знают, что их судьба предопределена какими-то уравнениями. Так почему не допустить, что и на нашу судьбу нашлась математика, для большинства пока недоступная.
- Но не для тебя.
- Но не для меня.
Я поверил. Мы давно вышли из рюмочной, но не разбежались. Я шёл за ним, как дети за Крысоловом, наслаждаясь белым стихом его монолога, чувствуя себя не маленьким и ничтожным рядом с таким интеллектом, а напротив – приобщённым. Мы оставили математику, вернулись к теме, которой он начал нашу беседу. Маятник и монетка были, кажется, валериным пунктиком в философии. Я допоздна засиделся в его коморке в полуподвале огромного дома на Гоголя, где Песков служил истопником. Там же познакомился с его сменщиком Сашей – местным, из бомжующих. Как добрался к себе в Купчино, не помню: сказались-таки две рюмки водки и экзамен у Глухарева.
У меня плохая память на лица. Поэтому, когда через три-четыре года, оказавшись в Ленинграде в командировке, я столкнулся с помятым человеком, дружески хлопнувшим меня по плечу, то не смог его припомнить, как ни напрягался.
- Так я же – Саша, сменщик Валерки Пескова! А ты – Дима, студент. Помнишь, он нас познакомил? Разве не повод выпить, помянуть?! – было заметно, что Сашу просто трясёт от нетерпения выпить-помянуть.
- Помянуть – кого?
- Так Валерку же! Ему запрошлый год бомжи с Лиговки проломили череп.
- Пескову?! За что? – он же безобидный, как младенец.
- Не скажи, братан. Прежде всего: зачем он гений; потом – говаривал он больно умно. Как его не убить!
Сказать, чтобы я был в ладу с десятью заповедями? – брось в меня камень ты, кто без греха! Мало ли: там облизнёшься на жену ближнего твоего, здесь уведёшь из стойла его осла. Завидовал, не чтил. А уж имя всуе! – всяко было. Но никогда мне не было так стыдно, как за этот грех: короткое, на мгновение, но – умиление перед этой непосредственностью. Ведь как сказано:
«зачем он гений» или «как же его не убить». Каковы обороты! И как простодушна добрая улыбка!
Не знаю, были ли у Пескова друзья. Может, я – единственный, кто оплакал его, прижавшись лбом к чугунной витой решётке возле канала Грибоедова. Странного парня, чью дипломную работу, по словам Глухарева, не растащили на диссертации только потому, что не доросли до того, чтобы её постичь. Ещё, помню, подумал тогда: а не взлетела ли где-то в запределье монетка в тот момент, когда какой-то ублюдок занёс над светлой головой Валеры гаечный ключ? И чем она ляжет, решкой ли? Кто знат? Эти пространства… пути их, понимаш – неисповедимы.
 

Все права принадлежат авторам, при использовании материалов сайта активная ссылка на источник обязательна